Краткая информация
- Адрес: ул. С.Орлова, 15
- Номер в госреестре: 351410116330005
- Категория: региональное значение
- Вид ОКН: памятник
- Тип ОКН: памятник градостроительства и архитектуры
- Датировка: XVIII
- Материал: кирпич
- Состояние памятника: хорошее
- Собственность: областная
- Документ о постановке на учет: Решение исполнительного комитета Вологодского областного Совета народных депутатов от 08.10.1991 г. № 434 "О постановке под госохрану памятников истории и культуры"
История создания
В Едином государственном реестре объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) дом датирован концом XVIII века. Однако это ошибочная датировка, основанная на стилистическом анализе облика дома. В воспоминаниях протоиерея Софийского собора Василия Ивановича Нордова (1797–1883), который участвовал в проектировании и осуществлял наблюдение за постройкой, строительство дома отнесено к 1842–1844 годам, когда он определил необходимость строительства «дома не для одного себя, а для четырёх старших священнослужителей собора, и не одноэтажного, а двухэтажного». Дом был выстроен по распоряжению епископа Вологодского и Устюжского Иринарха (Попова).
Архитектурные особенности (описание) объекта
Двухэтажный кирпичный дом обращён главным продольным фасадом к Софийскому собору. Он является образцом каменного жилого дома первой половины XIX века, выдержанного в формах провинциального классицизма. Его внешний облик лаконичен. Широкие пилястры в межоконных простенках ритмично членят главный фасад по вертикали, а некоторую суровость стенной поверхности оживляют прямоугольные филёнки над окнами и профилированный карниз между этажами. Дворовый фасад имеет две пристройки, в которых расположены входы на первый этаж, имеющий сводчатые перекрытия, и лестницы на второй. Крыша дома вальмовая. В интерьере сохранились белые кафельные печи.
Перестройки, утраты, реставрационные работы
Здание в целом сохранило первоначальный облик. Перестройки были связаны с приспособлением здания к музейной функции: устройством инженерных коммуникаций, сооружением капитальных перекрытий и лестницы на второй этаж в северной пристройке, перепланировкой интерьера, перенесением главного входа на восточный фасад.
События и лица, связанные с объектом
Дом был четырёхквартирным и предназначался для проживания «старших церковнослужителей собора». Протоиерей В.И. Нордов вместе с семьёй поселился в одной из квартир. Магистр богословия, духовный писатель В.И. Нордов родился в Великом Устюге. Окончил Вологодскую духовную семинарию, затем Московскую духовную академию. В 1822–1824 годах был ректором Никольского духовного училища. В 1824 году возведён в сан священника и назначен в вологодскую Спасообыденную Всеградскую церковь. В том же году утверждён в степени магистра. В 1833–1841 годах В.И. Нордов – протоиерей Успенского собора в Великом Устюге и ректор Великоустюгского духовного училища. С 1841 года и до конца жизни он являлся настоятелем Вологодского кафедрального собора. Одновременно в 1842–1857 годах был ректором Вологодского духовного училища. В.И. Нордов – автор 12 книг духовного содержания, а одна их них («Краткое изображение Церковного устава») была по определению Святейшего Синода в 1865 году «принята в руководство при преподавании Церковного устава в духовных училищах». Награждён орденами до ордена Святого Владимира III степени (1867 год) включительно. Похоронен в ограде Софийского собора – к северо-востоку от него.
В этом доме провёл детство и юность Варлам Тихонович Шаламов, о чём свидетельствует установленная на доме мраморная доска с барельефом и надписью: «В этом доме 18 июня 1907 года родился и жил до 1924 года великий русский писатель Варлам Тихонович Шаламов (1907–1982)». Отец писателя, Тихон Николаевич Шаламов, вернувшийся в Вологду в 1904 году после нескольких лет службы в Американской православной миссии на Аляске, был священником Софийского собора.
В 1991 году согласно решению исполкома Вологодского областного Совета народных депутатов дом соборного причта под названием «Дом жилой, кон. XVIII в.» (ул. С. Орлова, 15) был включён в список памятников истории и архитектуры, принятых под государственную охрану местного значения (ныне – памятник истории и культуры регионального значения).
В настоящее время дом используется Вологодской областной картинной галереей. Здесь находится единственный в России мемориальный музей В.Т. Шаламова, работает постоянная экспозиция русского и западноевропейского искусства XVII – начала ХХ века, проходят художественные выставки.
Воспоминания вологжан
Варлаам Шаламов вспоминает:
"Крошечная казенная квартира из трех комнат и кухни для семьи из шести, а когда родился я – из семи человек, в казенном соборном доме для причта – старинной постройки, охраняемой государством сейчас, – дом уцелел из-за близости к собору Ивана Грозного, к ценному архитектурному комплексу.
Устраивал он отца и не только по своим архитектурным качествам.
Жизнь соборного священника, живущего на жалованье, а не на сбор подаяний во время «славления», привлекала его, и ни старшие дети, ни я никогда к этой стороне поповской жизни не обращались – отец просто выключал свою семью из разнообразного круга влияний специфического быта духовенства.
Вторым достоинством этой службы была близость к реке – от реки Вологды дом отделяла минута ходьбы, что отец – рыбак и охотник – считал весьма важным.
Недалеко был и базар.
При квартире во дворе стояли сараи – «дровенники» на ярком вологодском диалекте, – были огороды, сад, где у всех были участки, чтобы духовенство не заболело архиерейской болезнью, описанной Лесковым.
Вплотную к огородам примыкал большой архиерейский сад, правильнее назвал бы его парком, где иногда прогуливался архиерей, живший тут же, только в особых палатах.
Тут было чем компенсировать некоторую квартирную тесноту. Ни сыновья, ни дочери никогда не имели в доме отца даже подобия отдельной комнаты – ни в детстве, ни в молодые годы.
Отец – полузырянин, выходец из самой глуши усть-сысольских деревень – считал, видимо, такую возможность излишней, и прежде всего по педагогическим соображениям.
Позднее я попал в гости к своему гимназическому товарищу Виноградову, сыну ссыльного меньшевика, и был просто поражен, что в его собственном двухэтажном деревянном доме у городского театра все дети имеют отдельные комнаты.
Но, разумеется, и не только потому, что авторитет отца был в нашей семье непререкаем, а просто мне своим детским разумом казалось, что столь просторной жилплощади и не нужно. И я не завидовал.
По резкому звонку – электричества в доме нашем не было – открывалась обитая клеенкой дверь парадного, и я перешагивал порог своей квартиры. Не очень нам разрешалось пользоваться парадным для повседневной жизни, существовало черное крыльцо, но гости, визитеры попадали именно через это парадное крыльцо, на котором была приколота визитная карточка отца.
Дверь эту я вспоминаю по двум причинам. Во-первых, именно эту дверь я затворил за собой, навсегда покинув город своей юности, дом, где я родился и вырос. Это было ветреной дождливой осенью 1924 года в листопад боярышника, березы. Вихри метелей кружились по городским улицам, взрывались при неожиданном изменении направления ветра.
Другая причина та, что этой тяжелой дверью в мальчишеской драке мне оторвали палец – палец попал в самый замок и был оторван, как срезан, и мне слепили в больнице и кое-как срастили. Но случай этот с пальцем я и сейчас не могу забыть.
Да, как-то вышло, что я уходил не с черного крыльца.
В прихожей, где, впрочем, нам (или мне) не давали играть, стояли вешалки и открывалась дверь в «зало». Другая дверь вела в кухню, но мне пользоваться этой дверью не приходилось – для детей было открыто только черное крыльцо.
Слева стоял огромный дубовый шкаф с тяжелой дверью, которой надлежало распахиваться, открывая свои тайны в полутьме – свет доходил только через дверь, ведущую в «зало», и дверь, ведущую на кухню, – но этих двух лучей было недостаточно, чтобы осветить внутренность шкафа, и летом, и особенно зимой, тогда зажигали лампу-пятилинейку, вешали на стену. Мы действовали в шкафу наощупь. Дубовый шкаф заключал в себе только отцовские вещи.
Отец не без основания в своей общественной карьере придавал большое значение паблисити.
В шкафу висела повседневная одежда отца – хорьковая шуба с бобровым воротником, бобровая шапка, шелковые рясы самого модного и дорогого покроя.
Второй шкаф был отведен для домашних вещей нашей остальной семьи – мамино пальто, Наташино, Галино пальто, а также и одежда двух братьев, а позднее и трех. Прикасаться нам к отцовскому шкафу, именуемому «гардероб», запрещалось.
Из прихожей прямо против входной была другая дверь без стекла, ведущая в проходную комнату, где спали три брата. В углу прихожей располагался уверенно и просторно багажный сундук, в каком плавали в заморское путешествие вещи семьи. Сундук был заклеен всевозможными путевыми заграничными клеймами, что, по тайной мысли отца, содействовало паблисити. А может быть, и без всякого паблисити отцу просто нравилось, чтобы вещи напоминали ему о чем-то важном или любимом, о чем-то дорогом.
Поэтому этому сундуку всегда находилось достойное место. Сундук отвечал на внимание хозяев удобствами, и в нем на легчайших крестообразных прокладках помещалось множество вещей. В революцию были проданы вещи, а потом и сам сундук, увезенный в какую-то крестьянскую обитель, чтобы в свою очередь напоминать деревенскому хозяину о времени, о победе, успехе.
V
Глухая дверь с двумя створками – свет шел только из фрамуги – открывалась в зал, или, по домашнему диалекту, – «зало».
Это была проходная комната с такой же двойной створчатой дверью справа, ведущая внутрь квартиры, в комнату сестер. В мое детское время комната эта была наглухо заперта на ключ и никогда не открывалась, а в мое юношеское время была отобрана, и в ней жили жильцы по ордерам горжилотдела. Дверь в комнату сестер забили гвоздями, и пользоваться парадной дверью нам уже почти не пришлось.
На окнах висели легкие кружевные занавески – отец не переносил штор, а между окнами стояли зеркала от потолка до полу в дорогих рамах черного дерева.
Диван и два глубоких кресла черного дерева с плетеными сиденьями стояли слева у стены, еще один диван того же гарнитура с плетеным сиденьем стоял у стены напротив удивительного предмета – ящика тоже черного дерева, застекленного параллелепипеда с открывающейся стеклянной крышкой, со стеклянными стенками вроде аквариума. Но это был не аквариум, а коллекция редкостей, которую вывез отец с Алеутских островов. Коллекция эта была составлена по знаменитому принципу Музея естественной истории в Нью-Йорке. В том музее отец бывал неоднократно за свою двенадцатилетнюю службу в Америке.
Бывал он и в других музеях – в Берлине, в Гамбурге.
Принцип подлинности – вот что отличало черный ящик в зале. Тут не было никаких копий, никаких муляжей, а труды отца Марины Ивановны Цветаевой, наверное, не были одобрены моим отцом.
Не муляжи в натуральную величину, не фальшивые подделки, а подлинность – вот что хранилось в этой стеклянной коробке.
Индейские стрелы, алеутские топоры, культовые предметы эскимосов и алеутов – маски шаманов и орудия еды, моржовый клык во всем его желтоватом блеске – лежали тут же...
Тут же лежала бутылка с кораблем внутри – известный портовый сувенир массового производства. Хранил ее отец, наверно, в память океанских своих путешествий. Тут же лежала фотография парохода, на котором отец двадцать лет назад уехал в Америку.
Даже я сумел сделать вклад в эту этнографическую коллекцию. Пойдя в годы революции по подвалам архиерейского дома, по закоулкам Вологодского кремля, я нашел два каменных ядра, которые после проверки у музейных работников – такие проверки отец считал необходимыми, и приговор официальных работников такого рода был для него непререкаем, – каменные эти ядра он запер собственной рукой в нашу домашнюю естественнонаучную коллекцию.
Создание такой коллекции вполне отвечало тщеславию отца, служило темой для «светских» разговоров во время приемов и визитов, и семейных праздников, вообще было подходящим материалом для бесед отца, – ненавидящего пустые разговоры.
Эта коллекция должна была высечь искру из моего «медного лба», чтобы загорелся свет не столько Божий, сколько Прометеев.
Лбы моих братьев, наверно, уже были испытаны этим домашним музеем и не дали желаемого результата. Но, критически относясь к педагогической деятельности своего отца, – а он считал себя великим педагогом, – при воспоминании об этой коллекции я могу только восхищаться принципами, правилами, океанским ветром, залетевшим в наши комнаты, и следом великих походов.
Отец хорошо понимал разницу между подлинным и муляжом. Напрасная трата денег в музее Александра III возмущала его.
На стенах не висело никаких портретов – ни священнослужителей, ни царских, ни мертвых, ни живых.
Стены были оклеены обоями, пол выкрашен.
В комнате находилась еще одна экзотичность, вызывавшая разговоры во всем городе, – ее я приберег на конец.
Это висевшая в правом углу большая, даже огромная, икона с огромным ликом Христа в терновом венце. Перед ней круглые сутки горела лампада на серебряной цепи.
Отец и молился перед этой иконой и служил молебны, когда приезжали в праздники «славильщики», – это была традиция, от которой отец уклониться не мог. Но все молебны служили именно перед этой иконой. Это не была старинная икона, не Рублев и не Феофан Грек, хотя Рублевская школа сильная имелась в Вологде – в Прилуках, Кириллове, Белозерске, и старинных икон видел отец, наверное, немало.
Отцовская икона была – репродукция картины Рубенса, простая олеографическая картинка, наклеенная на фанеру и заключенная в узкую раму. Эту репродукцию отец надлежащим образом освятил, освятил по всем каноническим правилам, и молился перед ней – до самого конца жизни.
Бешенство, в которое приходила «черная сотня» Вологды при виде этого кощунства, было в городе хорошо известно. И в столицах тоже.
Митрополит Александр Введенский, приятель отца, при сходных обстоятельствах, пользуясь своим правом епископа, причислил к лику святых свою собственную мать.
Я не епископ и не священник. Но свою маму хотел бы причислить к лику святых.
Тщеславие отца питали другие, вполне земные истоки.
VI
Это была проходная комната с одним окном и тремя дверями, где жили два моих брата Валерий и Сергей. Кровати их стояли, как и кровати сестер, под прямым углом друг к другу, и подоконники, и кровати, и стены в этой комнате были завешаны охотничьим оружием и рыболовными снастями. Под кроватями спали две собаки: сеттер Спорт и пойнтер Орест, визжавшие при каждом движении братьев, когда они собирались на охоту.
У каждого из братьев было свое ружье – двустволка центрального боя, традиционный подарок отца мужчинам в нашей семье с незапамятных времен.
У Сергея, младшего, талантливого охотника и беззаветного рыбака, были еще два ружья, которые он купил самостоятельно, и что, конечно, вызывало всегда одобрение отца. О брате Сергее, которого я считаю не менее известным в городе человеком, чем отец, хотя и своеобразной известности, я напишу отдельно...
Комната была в беспрерывном движении – заряжали патроны, пробовали двустволки, новые охотничьи приборы.
В этой же комнате слева от двери – сразу у стены стоял большой купеческий сундук «со звоном». Этот сундук ни в какой Америке не бывал, но оказался очень удобной вещью гардероба в большой семье – сундук было удобно открывать, и мать держала в нем всякие свои вещи.
А на крышке сундука на тюфячке спал я всю тамошнюю жизнь, тюфячок только становился все длиннее.
Тут я рос и вырос, и научился раскладывать длинные литературные пасьянсы. Оружие братьев, их дела не вызывали у меня ни малейшего интереса.
У меня были свои дела – школа, товарищи, чтение, игра в фантики.
Я по возрасту далеко отстаю от братьев и сестер. Ближайшая ко мне по годам сестра Наташа старше меня на семь лет. В 1914 году мне было семь лет, а ей четырнадцать – разница очень велика.
Потом на моих глазах охотничье оружие сменилось боевым – оба брата вернулись из армии – один офицером, другой солдатом. Они привезли, особенно второй брат, большое количество боевого оружия: винтовки, револьверы, пулеметные ленты. После все это было сдано на военные склады – один брат демобилизовался, а второй, Сергей, продолжал служить до 1920 года, когда был убит взрывом гранаты. А собаки были все те же, Спорт и Орест, стали чуть постарше, но выли и в упоении бросали лапы на плечи братьев.
А я все так же спал на том же сундуке и раскладывал свои литературные пасьянсы, свои таинственные фантики.
Позднее, уже в юности, я переехал с сундуком в комнату родителей – в угловую с тремя окнами на двор, где стоял обеденный стол раскладной, самой дешевой фабрики, и семейная кровать с пружинным матрасом и решеткой с шишечками. Ширма отделяла кровать от комнаты. Здесь же стояло единственное кресло отца, домашнее, с высокой спинкой, но не вольтеровское, а со скошенными перилами. Это кресло придвигалось к обеденному столу. Перед письменным же столом стояло кресло отца типа венского стула – легкое, твердое и сухое.
Письменный стол только в юности казался мне огромным – это был фабричный письменный стол с двумя парами тумбочек, в которых хранились отцовские бумаги.
Чернильница, письменный прибор, икона, лампада.
Картина Рубенса после жилищного ограничения переехала именно сюда.
Тут же стоял комод довольно затрапезного вида с всегда раскрытыми ящиками, буфет ломаный-переломанный – и все. Никаких других буфетов и комодов у мамы не было.
В нашем детстве за этим столом обедала вся семья, а в юности моей только мама с отцом и я, а сестер и братьев уже не было дома.
В праздник стол накрывался в комнате сестер."
(Из книги: Шаламов, В. Т. Четвертая Вологда : повесть, рассказы, стихи / Варлам Шаламов ; [сост., отв. ред., авт. вступ. ст. и коммент. В. В. Есипов]. – Вологда : Древности Севера, 2017. – 31-36 с.)
Отец Тихон Шалаев.1904 год. |
Варлам Шаламов, 1908 год |
Варлаам Шаламов |
Источники и литература
- А.М. Столетие со дня рождения протоиерея В.И. Нордова (1797 – 14 февраля – 1897) // Вологодские епархиальные ведомости. 1897. №4. Часть неофициальная. С. 71–78.
- Вологда в минувшем тысячелетии: памятники истории и культуры / [Р.П. Биланчук, М.В. Васильева, И.Б. Воронин, Ф.Я. Коновалов, М.А. Крутиков, И.П. Кукушкин, А.И. Меньшиков, Л.С. Панов, О.А. Плех, А.В. Суворов, Н.Г. Шоломова, П.А. Шпрыгов], [гл. ред. А.В. Суворов]. 2-е изд., испр. и доп. Вологда: Древности Севера, 2022. С. 118.
- Протоиерей Василий Иванович Нордов (некролог) // Вологодские губернские ведомости. 1883 г. Часть неофициальная. №46. С. 9.
- Сазонов А.И. Вологда. Каменная летопись. 4-з изд., испр. и доп. Вологда: Древности Севера, 2020.
- Сборник истории старых улиц города Вологды.
- Соколов В.И. Вологда: история строительства и благоустройства города. Вологда, 1977.
- Фехнер М.В. Вологда. М., 1958. С. 120.
- Шаламов В.Т. Четвертая Вологда : повесть, рассказы, стихи / сост., отв. ред., авт. вступ. ст. и коммент. В.В. Есипов. Вологда: Древности Севера, 2021. 2-е изд. 271 с. : ил.
Авторы фотографий:
А.А. Бобкова, Ю.А. Судакова
Исторические фотографии:
Э.М. Кодисова
Документы
- Решение исполнительного комитета Вологодского областного Совета народных депутатов от 08.10.1991 г. № 434 "О постановке под госохрану памятников истории и культуры"
- Приказ № 15309-р от 13.11.2015 г. Министерства культуры РФ "О регистрации ОКН в едином государственном реестре объектов культурного наследия народов Российской Федерации"
- Паспорт памятника истории и культуры "Жилой дом". Дата составления: 10.10.1976
- Учетная карточка памятника истории и культуры "Жилой дом". Дата составления: 10.10.1976